Переводы Пушкина на сербский язык
В сербских переводах поэзия Пушкина существует около 185 лет. Первое упоминание о Пушкине в форме небольшой пометки в Хрониках Матицы Сербской относится к 1825 году. Переводы, наряду с литературно-критическими статьями и монографиями, содействовали интенсивному восприятию русского классика. Беспрецедентным является тот факт, что в наши дни интерес к переводу произведений Пушкина на сербский язык не слабеет, а увеличивается1. Немалую роль в популярности русского поэта в Сербии сыграло мастерство сербских поэтов-переводчиков. Стихи Пушкина переводили: Йован Йованович Змай, Драгутин и Воислав Илич-младший, Йован Дучич, Десанка Максимович, Милован Данойлич, Любомир Симович, Владимир Ягличич и Зоран Костич [Базилевский, 2015: 52]. Трудно переоценить вклад в восприятие творчества Пушкина в Сербии второй половины xx века (точнее, в Югославии) исследований и переводов Милорада Павича.
В обзорной статье «Когда и как сербы переводили Пушкина» (2012) Богдан Косанович заметил, что интерес сербов к творчеству и трагической судьбе поэта прошел через несколько этапов и предшествовал полным и знаменитым переводам его произведений. До конца xix века сербские газеты и журналы публиковали стихи Пушкина в оригинале на русском языке, считалось что русский и сербский достаточно родственны. Первым переводом произведения Пушкина на сербский язык является Полтава в прозе, опубликованная в 1836 году. Перевод анонимный, предположительно писателя Йована Стеича, врача по профессии; имеет он лишь историческое значение2. В прозе был осуществлен и второй перевод: Божидар Петранович перевел стихотворение Пушкина Дочери Карагеоргия и назвал его Джордже Черный. Стихотворный перевод Милоша Поповича вышел только в 1846 году [Косановић, 2012: 262-271].
В 1920-1930-е годы процветанию культа Пушкина в Сербии актиино способствовали русские эмигранты. Они публиковали произведения поэта, начинали переводить их на сербский, изучали Пушкина в русских и смешанных русско-сербских школах [Косанович, 2005: 29-39; Сибиновић, 2015: 17-49]. Начиная со второй половины xx века качество и количество переводов увеличилось, квалифицированные переводчики уже преодолели большую часть трудностей при переводе на сербский обширного и жанрово разнообразного творчества русского классика.
Лучший сербский перевод Евгения Онегина принадлежит Милораду Павичу. Текст был опубликован в 1957 году и сразу получил положительные отзывы, прежде всего потому, что автор Хазарского словаря окончательно разрешил болезненную проблему передачи четырехстопного ямба и онегинской строфы на сербский язык. Павич считается переводчиком, который, «отражая метрические свойства оригиналов, выражает к нему пиетет» [Сибиновић, 2012: 156]. Ввиду акцентной структуры сербского языка, он заменил мужские рифмы женскими, сохранив таким образом четырехстопный ямб оригинала и аранжировку рифмы онегинской строфы. Во второй части, в путешествии Онегина, переводчик сохранил мужские рифмы, полностью перенеся форму Евгения Онегина на сербский язык. В статье «Сербские переводы Евгения Онегина» Миодраг Сибинович3 заметил:
Тот факт, что современная сербская культура получила пятьдесят пять лет назад столь зрелый перевод Милорада Павича, не означает, что истинное сближение не будет продолжаться [...], и что в какой-то момент, когда для этого будут созданы все предпосылки, у нас не появится столь же прекрасного перевода, или, как бы сложно это ни казалось, лучшего варианта «сербского» Евгения Онегина. Однако сам за себя говорит и тот факт, что в течение более полувека этот лучший перевод так и не появился4 [Сибиновић, 2012: 172].
Благодаря самоотверженному труду Милорада Павича, вышло в свет первое издание избранных произведений Александра Пушкина на сербском языке с предисловием редактора и переводчика (1963, переиздание в 1966 году). После десятилетия, отмеченного многочисленными переводами произведений русской литературы на сербский язык [Голубовић, 2016: 113-122], под редакцией сербского писателя появилось и первое Собрание сочинений Александра Пушкина в восьми книгах, с рисунками Александра Пушкина (1972, переиздано в 1979).
Павич и Пушкин
Перевод с русского стал мощным импульсом к развитию поэтики и творческого мировоззрения Милорада Павича. В произведениях сербского прозаика можно обнаружить множество интертекстуальных связей с русской культурой; эти связи прослеживаются на разных уровнях его произведений и принимают форму игры, пародии или гротеска [Николич, 2017]. Интертекстуальность означает для Павича игру с традицией и диалог культур, прежде всего славянских. Лариса Савельева, переводчик Павича на русский, указывала на то, что Павич «несколько сентиментально склонен считать себя родственником русской литературы» [Шарый, 1999]. Откуда подобное отношение к русской литературе? Во-первых, Павич много и часто переводил с русского, особенно поэзию; во-вторых, «сербам по штатному расписанию положено говорить о любви к России, о том, что они духовно вышли из русской культуры» [Шарый, 1999]. Столетнее восприятие пушкинского творчества у сербов достигло апогея именно в эмигрантском культе Пушкина: «...эмигранты считали Пушкина гением. Он был для них не только мэтром, но и пророком, у которого надо искать ответ на все жгучие вопросы» [Косановић 2005: 37]. Как отмечает Т. Попович, пушкинское понятие фатума стало важнейшим творческим принципом произведений Павича, а «в юности сербский прозаик был уверен, что ему надо повторить творческий путь Пушкина» [Попович, 2014: 64]. Часто для материала своих текстов Павич использовал либо произведения русского поэта, либо факты и события его биографии5.
После блистательного перевода Евгения Онегина в 1963 году по инициативе поэта и редактора серии Мировая классика Миодрага Павловича последовали Избранные произведения Пушкина, где Павич выступает в роли редактора, автора предисловия и переводчика большинства стихотворений и трех поэм: Цыганы, Полтава и Домик в Коломне. В данном издании, во второй части под заглавием Песни западных славян и некоторые другие, Павич перевел шесть стихотворений : Простишь ли мне ревнивые мечты..., Под небом голубым страны своей родной..., Для берегов отчизны дальной..., Дочери Карагеоргия, Воевода Милош и Бонапарт и Черногорцы, включив в такой своеобразный цикл стихотворение Влах в Венеции в переводе Ж. Петровича. Павич стал редактором и Собрания сочинений в восьми книгах (1972), в котором естественно были опубликованы все шеснадцать песен цикла Песни западных славян вместе с предисловием Пушкина. В переиздании собрания сочинений Павич добавлает свой перевод Песни о Георгии Черном, краткий текст «Сербские песни Пушкина» и добавляет в качестве введения биографию Пушкина.
Одно из итоговых произведений сербского прозаика Роман как держава опубликовано на русском в 2004 году и содержит главу «Три русско-сербские темы» с тремя текстами о темах, которые вдохновляли и интриговали как Павича-писателя, так и Павича-литературоведа: 1. «Орфелин, один из писателей библиотеки Пушкина», 2. «Симеон Пишчевич, русский генерал и сербский писатель», 3. «Сербские песни А. С. Пушкина» [Павич, 2004: 125-202]. Три упомянутые темы пронизывают тексты произведений Милорада Павича, они же также сыграли существенную роль в отборе материала для перевода из богатого поэтического наследия Пушкина.
Сербский романтизм и Пушкин
Предисловия к изданиям 1963 и 1972 годов раскрывают дверь в творческую лабораторию переводчика и ученого-филолога Милорада Павича. Диссертацию Воислав Илич и европейский романтизм Павич защитил в 1966 году, а в предисловии к переводам Пушкина 1963 года он писал об особенностях сербского романтизма. По словам Павича, западноевропейский и сербский романтизмы находились в своего рода противоположных, но взаимодополняющих отношениях. Отличительной чертой сербского являлся тот факт, что в литературе Сербии, замкнутой и немеждународной, на домашней почве выросли те элементы романтизма, которые западноевропейская литература искала тогда в народной поэзии разных народов. Именно поэтому «сербский романтизм, не выстраиваясь в настоящее романтическое движение, в какой-то мере (развивая культ народных песен и вкус к экзотике) повлиял на формирование климата, создавшего европейский романтизм» [Павић, 1963: 7-8]. По мнению Павича, романтизм сербского закрытого типа повлиял на европейский романтизм, он «был более знаком европейским романтикам и захватывал их воображение, чем они были знакомы и близки ему» [Павић, 1963: 7-8].
Павич проследил параллельные процессы в сербском романтизме и в творчестве Пушкина. В сербской литературе переход к реализму был не таким большим потрясением, как на Западе, отмечает он, поскольку сербский романтизм (особенно в прозе), в отличие от западноевропейского, был «трезвым» и рационалистическим направлением, в равной степени школой ума и школой сердца. Переход от романтизма к реализму в творчестве Пушкина похож на смену двух направлений в сербской литературе:
Творчество Александра Пушкина можно понять, только если имееть в виду тот парадокс, что его романтизм совпадал с вполне рациональными реалистическими концепциями, принадлежа «школе ума» […]. В этом одна из главных характеристик поэзии Александра Пушкина, одно из его достоинств и одновременно его единственный серьезный недостаток [Павић, 1963: 8-9].
Интерес Пушкина к югу соответствовал отличительным чертам европейского романтизма. Павич подчеркивает, что такие романтические «открытия», как народная поэзия или экзотический Восток, не были для Пушкина чужими неведомыми мирами, а вполне близкими, почти домашними явлениями. Пушкин знал и читал западных романтиков, которые воспевали далматинские пейзажи и переводили сербо-хорватскую народную поэзию. Байрон и его герои, друзья и читатели Мериме, персонажи мадам де Сталь – все они бывали на Средиземноморье, в Греции, Далмации, Турции, Албании, России, Персии и находили там пищу для своих романтических натур. Русский писатель и его герои, не покидая своего окружения, испытали противоречия «закрытого» романтизма дома, на юге Российской империи, на Кавказе, в Крыму, в Кишиневе и на персидской границе. В итоге, замечает Павич, Чайльд Гарольд отправлается в паломничество по восточной Европе, а Онегин путешествует по России с севера на юг, до Крыма и Кавказа.
Переводческая деятельность сербского писателя помогала ему понять и аргументировать динамику эволюции русской литературы от Пушкина до Достоевского.
Переводческий цикл Павича Сербские песни Пушкина
В предисловии к Собранию сочинений в восьми книгах Павич пишет:
Многие народы и страны привлекали его [Пушкина] внимание. Сербы и сербские народные песни занимают одно из самых видных мест среди этих интересов. Им посвящен сборник пушкинских стихов под названием Песни западных славян [Pavić, 1972: 32].
Книга Мериме Гюзла, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине, которая легла в основу пушкинского цикла Песни западных славян, не является собранием подлинно фольклорных произведений. Парадокс с пушкинским переводом произведений Мериме заключается в предполагаемой реконструкции несуществующего оригинала6. Песни дошли до Пушкина при посредстве Проспера Мериме, переводившего сербские тексты на французский язык. Песни западных славян можно рассматривать как диалог Пушкина и с культурой славянского народа, и с французской культурой. Налицо здесь и диалог между двумя писателями, он проявляется в принципиально различном отношении обоих к сербскому фольклору. Вопрос о подлинности текстов Мериме не имел для Пушкина принципиального значения [Муравьева, 1983: 153]. Павич придерживается мнения, что при работе над Песнями западных славян Пушкин не стремился перевести как можно точнее произведения Мериме, он хотел, чтобы его стихи идентифицировались русскими читателями как фольклорные. В обход Мериме Павич развивает собственный диалог с Пушкиным, выявляя родство творческих порывов двух движимых общими интересами писателей:
Кроме истории сербско-русских литературных связей в них [книгах Павича] есть разделы и по истории сербского устного творчества. Как писатель, я очень интересовался устным творчеством, балканской мифологией [Романова, 2002].
Павич трактует Песни западных славян не как простое переложение текстов Мериме, так как фактически «это просто мистификации, плоды воображения Мериме, окрашенные нашими именами, выражениями и соответствующими темами» [Pavić, 1972: 36]. Он доказывает, что когда Пушкин взялся за перевод Мериме, он знал о сербской народной поэзии гораздо больше, чем французский писатель.
Павич-переводчик сформировал собственный цикл Сербские песни Пушкина, в состав которого вошли: 1. стихотворения Дочери Карагеоргия и Воевода Милош − о выдающихся фигурах сербской политической жизни начала xix века; 2. три стихотворения, посвященные Амалии Ризнич: Простишь ли мне ревнивые мечты..., Под небом голубым страны своей родной..., Для берегов отчизны дальной...; 3. стихотворения Бонапарт и Черногорцы и Влах в Венеции. Внимание Пушкина к сербскому миру было активным и сознательным, вытекающим из представлений о кровном и языковом родстве [Pavić, 1972: 32-33]. Выбор стихотворений в цикле указывает на то, что для переводчика важно знакомство русского поэта с сербской историей и, если так можно выразиться, с нефольклорной действительностью.
Жизнь русского поэта воспринималась Павичем не только как совокупность биографических фактов, но и как особый жизнетворческий принцип, вписанный в его прозу и поэзию. Для переводов Павич выбирал стихотворения, связаные с точками соприкосновения поэта и сербов.
Первая точка – история прадеда поэта Абрама Ганнибала. Павич напоминает о том, что русский граф и дипломат сербского происхождения Савва Владиславич Рагузинский (1664-1738) вошел в историю как человек, купивший абиссинского мальчика и подаривший его русскому послу, который отправил того в дар Петру Первому [Pavić, 1972: 31]. Встреча Рагузинского с Ганнибалом произошла в Константинополе, месте символическом для Павича. Писатель, в творчестве которого нет движения в пространстве, только во времени, отмечает город Константинополь как точку соприкосновения сербов с Пушкиным, как точку, в которой сербское и российское прошедшее сходятся с будущим. Он писал об этом, например, в романе Последняя любовь в Константинополе.
Следующая точка соприкосновения – сербские знакомства Пушкина в Кишеневе. В конце 1820-х у молодого поэта, прибывшего на место южной ссылки, были личные причины, заставлявшие его интересоваться сербской тематикой и политикой на Балканах. В те годы сербские народная поэзия и революция (1804-1815) были в центре внимания всей Европы, а Пушкин оказался в городе, полном болгар, турок, греков и сербов, которые после краха первого восстания в 1813 году переехали с Карагеоргием и другими лидерами восстания в Бессарабию. В уже упомянутом тексте «Три русско-сербские темы» Павич выделил важное для его поэтического видения мира «пересечение» – в одно время с Пушкиным в Бессарабии находились выдающиеся фигуры сербской политической жизни Яков и Еврем Ненадовичи, секретарь Карагеоргия Яникий Джурич, воеводы Цинцар-Янич, Иован Рашкович и Петар Добрняц, митрополит Леонтий [Павич, 2004: 125-202]. Младшая дочь Карагеоргия – Стаменка – жила в то время недалеко от Кишинева в Хотине. Пушкин слышал рассказы о ней и посвятил ей одну из своих «сербских песен», «введя в свою поэзию легендарный и мифологический образ главы сербской революции» [Pavić, 1972: 34]. Как мы уже отмечали, в сербское издание Пушкина 1963 Павич включил Дочерей Карагеоргия, пример раннего пушкинского стихотворения на сербскую тему, переросшую впоследствии, по определению предисловия 1972 года, в «особую форму» циклa Песни западных славян:
Гроза луны, свободы воин,
Покрытый кровию святой,
Чудесный твой отец, преступник и герой,
И ужаса людей, и славы был достоин
[Пушкин, 1950а: 14].
Strah meseca, slobode vojnik predan,
Divni i strašni otac tvoj,
Pokriven svetom krvlju, prestupnik i heroj,
I užasa je i slave ljudi bio vredan.
[Pavić, 1972: 57]
Важной частью сербского эпоса являются «юнацкие песни» о важнейших событиях истории и подвигах народных героев. Пушкин слышал от сербских повстанцев рассказы и песни о «восстании против дахий», о Карагеоргии и Милоше Обреновиче, а в Измаиле ему «молодая девушка, двоюродная сестра серба Славича, пела сербские народные песни и переводила их на русский язык» [Pavić, 1972: 33]. По мнению Павича, источником стихотворения о герое современной Сербии воевода Милоше послужила книга Вука Караджича Жизнь и подвиги князя Милоша Обреновича, верховнаго вождя и предводителя народа сербского, изданная в Санкт-Петербурге в 1825 году; Милош пушкинского стихотворения лишен трагизма7. В сербском тексте Дочерей Карагеоргия мы наблюдаем чуть ли не единственное исключение из переводческого метода Павича: один эпитет оригинала – «чудесный» – он переводит двумя словами: «divni i strašni». Таким образом Павич передал благоприятное отношение Пушкина к «преступнику и герою» Георгию Петровичу Черному, личности неоднозначной, трагической и почти мифической.
В 1823 году в Одессе Пушкин познакомился с женой сербского купца Амалией Ризнич. Павич уделает особое внимание образу «негоциантки молодой», выделив в особый цикл три элегии, связанные с Ризнич: Простишь ли мне ревнивые мечты..., Под небом голубым страны своей родной... и Для берегов отчизны дальной..., а в предисловии он подробно освещает личность ее мужа. Йован Ризнич был учеником Доситея Обрадовича, а также человеком, через которого Вук Караджич отправлял свои книги сербам в Бессарабию. Богатый купец, получивший прекрасное образование в итальянских университетах, был директором одесской оперы и одиним из выдающихся деятелей Одессы. Исследователи до и после Павича считали, что Амалия Ризнич итальянка или немка, но Павич приводит свидетельство Алимпия Васильевича, утверждающего, что она сербка из Воеводины. Выбирая персонажей и исторические факты, которые возможно прямо или косвенно связать с Пушкиным, Павич описывает историю внучки «первой Амалии», в которую был влюблён поэт. Пейзаж, нарисованный чаем пронизан цитатами и мотивами из Евгения Онегина [Николич, 2017: 52-55; Попович, 2014: 68-70].
Стихотворение Бонапарт и черногорцы представляет собой рассказ черногорца о конфликте между французской армией и его соплеменниками. Нетрудно догадаться, – считает Павич, – почему выбор Пушкина пал именно на эту песню: «поэт всю жизнь помнил русские полки, которые в детстве он сопровождал на войну против Наполеона» [Pavić, 1972: 36]. Выбирая для перевода песню Бонапарт и черногорцы, Павич определенно имел в виду тот факт, что в русском переводе Пушкина она звучала намного лучше, чем в оригинале Мериме, а для того чтобы почувствовать особенности сербского стиха, нужно было знать сербский язык и его тоническую систему, отличающуюся от русской:
«Черногорцы? что такое? –
Бонапарте вопросил. –
Правда ль: это племя злое,
Не боится наших сил?...»
[Пушкин, 1950b: 303]
Bonaparta pitao je:
«Crnogorci? – šta je to?
Zar se zbilja sile moje
Ne boji to pleme zlo?»
[Pavić, 1972: 37]
В отличие от Мериме Пушкин слушал и записывал сербские песни.
Милорад Павич возвращается к теории точек соприкосновения по поводу сербских корней истории Захария Стефановича Орфелина. Когда в 1834 году Пушкин составлял Песни западных славян, он начинал Историю Петра I и изучал в этой связи исторические документы. Среди множества других книг им было обнаружено и двухтомное сочинение Захария Орфелина, изданное в 1772 году в Венеции и переизданное в России в 1774 году под названием История о житии и славных делах великого государя императора Петра Первого. Русский поэт был хорошо осведомлен о российско-сербских культурных и политических связях во времена Петра I благодаря работе Орфелина, который уделяет этим отношениям особое внимание. Пушкин одновременно сочиняет стихотворение о Бонапарте и черногорцах и пишет разделы Истории Петра I, посвященные черногорско-русским отношениям начала xviii века, c помощью Захария Орфелина, автора единственной истории Черногории. В 1970 году Павич подготовил к изданию двухтомную биографию Захария Орфелина о Петре Великом.
Теорию точек соприкосновения Павич подытоживает следующим образом: «Короткий, но всеобъемлющий поэтический путь Пушкина не прошел мимо источников сербской литературы. Вернув его “сербские песни” на язык, который их вдохновил, сегодня мы отвечаем взаимностью Пушкину» [Pavić, 1972: 40].
